Тут есть бита
Монстр-из-темноты не хочет чувствовать.
Темнота.
Монстр смотрит на мир сквозь трещины шкафа. Люси Миллер прячет в этот шкаф все самое ненужное. Пустые коробки и старые буклеты, которые чересчур скучно читать. Короткие юбки и дешёвые кроп-топы, безнадёжно вышедшие из моды и не подходящие самой горячей штучке во всем округе. Сломанные вещи, старые вещи, раздражающие вещи. Все это она скармливает темноте разваливающегося платяного гиганта, занимающего слишком много места в крохотной съёмной квартирке. Люси не любит шкаф. Она тихо мечтает что монстра придавит неизвестное содержимое, что он сгинет в голодных недрах этого бездонного сооружения и не будет портить ее жизнь.
Монстр боится темноты, беззвучной, сухой и душной. Монстр живет в шкафу, под кроватью, за дверью. Все время в темноте. Подальше от красивой, бойкой, развязной Люси, которая иногда и вовсе забывает о существовании этой досадной штуки.
Облегчение.
Что спрашивают у ребёнка, который сидит на краю шоссе потому что не знает куда идти?
"Как тебя зовут, девочка?"
А когда не получают ответа?
"Откуда ты?"
Мэдисон. Мэдисон, Алабама. Ну что ж, Мэдисон, идём. Тебе пора к маме.
Люси просто делает то, что правильно. Даже такой красавице не объяснить новому бойфренду, почему чудовище- мерзкое, зеленое, ревущее- привели к ней в дом. В который раз. В последний раз.
Монстр-из-темноты слишком мал, чтобы понять ее. Она ведь просто хочет нормального, правильного ребёнка. Эгоистичная зелёная дрянь на руках у Люси вертится и визжит, не желая принимать ничего кроме собственной боли. Мягкие ещё когти ломаются у самого корня или вовсе остаются в аккуратных щипцах, потому что монстр вырывает лапы. Зелёная кожа темнеет, затем краснеет, слезая под напором металлического скребка для посуды. Теперь монстр того же цвета, что и руки Люси, и от этого будто невидимая гора падает с плеч. Люси вздыхает с облегчением. Осталось только избавиться от этих мерзких рогов, и монстр станет милым, маленьким ребёнком. Она исправит свою ошибку.
Мэдисон Миллер боится чувствовать.
Холод
Ее забрали в неудачное время. В анклав отправили в начале сентября, на улице она оказалась к середине месяца. Было уже промозгло.
Семья работников корпорации отнеслась к дикой, полунемой, злобной девочке ожидаемо. Холодно. В школе она продержалась неделю, в их доме- полторы, а затем вернулась в привычную темноту улиц. Неприятную, но почему-то кажущуюся более безопасной чем уютная, прилизанная квартира двух людей, которые глядели на неё как на пугающее, некрасивое животное. Вряд ли гнездо из синтетических тряпок, свитое в подвале одного из недостроенных комплексов, справилось бы с их холодом.
Из своих новых документов, недальновидно отпечатанных на бумаге, Мэдисон Миллер развела костёр уже в октябре. Она прибилась к таким же потерянным, почти сгинувшим с корпоративных радаров детям; им удобно жилось в темноте закутков, куда предпочитали не заглядывать приличные труженики нового строя.Туда доносились разве что слухи, бестелесные голоса по ту сторону монитора. Мэдисон согревалась мыслями о том, что когда-нибудь- совсем скоро, как только появится возможность пересечь полстраны- она присоединится к ним. Движение Новой Эволюции: те, кто сражается за неё и таких, как она. Героические фигуры из мифов, которые она собрала из осколков своих снов и иллюзий.
Тяга
- Ты что, ирландка?
Забавный вопрос для эльфа с золотистой кожей и глубокими, мерцающими глазами орехового цвета. Правильными. В Линде все было правильным: мягкие черты, мерцающие прожилки на скулах и запястьях, даже дурацкие на общем фоне сари из множества слоёв мягкой желтой ткани.
- Что?- она тихо улыбается, даже смеётся- Нет-нет. "Maithe" значит "мастер". Поэтому ты- Maithe.
Линда ловит зеленые ладони, не понимая как сильно болят вырванные когти, гладит ороговевшие наросты на пальцах. Мэдисон не чувствует боли впервые за короткие десять лет своей жизни. Только странное ощущение тяги к полнейшей своей противоположности. Мэдисон нужна Линде: домашней, незнакомо мягкой, неожиданно потерянной. Хотя бы потому что может раздобыть все необходимое, от пищи до лекарств, с помощью старых отмычек и самодельной биты. А Линда нужна ей. До дрожи, до потери всякого сознания. Осколок того мира, которого монстр без имени никогда не получил бы. Невозможно хрупкий эльф, лучше всего умеющая чувствовать настоящее, чистое счастье. Вечно пахнущая корицей, искренне доверяющая той, кого называла Maithe. Умеющая спасти злого гоблина от подступающей звериной ярости парой слов.
- Entul-an nin...
"Вернись ко мне"
Ненависть
Это не ее голос. Это не ее крики.
Мэдисон бьется о мертвые белые стены, не слыша собственного воя за рёвом "Полёта Валькирии". Терапия музыкой. С восьми тридцати и до девяти сорока с короткими перерывами на приём пищи. Помогает вырабатывать естественную для гиперэмоциональных гоблиноидов агрессию.
Это не ее кровь на руках.
Даже в мирных, прилизанных анклавах полно ублюдков. Мелких, оттого и безнаказанных. Таких, которые дают маленьким эльфам понятный выбор: молча в укромное хранилище, или нахрен на улицу. Нелюдей много. Найдутся сговорчивые, если выбор будет неверным. Только вот у каждого маленького эльфа всегда есть неподалёку непередаваемо злобный гоблин. Иногда даже с битой.
Это не ее слезы.
Линду нельзя было брать с собой. Не надо ей было все это видеть, да и смотреть там не на что: план был совсем простой. Прийти, припугнуть хозяина вшивого магазинчика, чтобы платил вовремя и с глупостями не лез. Будь Линда рядом тогда, когда он решил завопить в ответ на кучку уличных подростков, удержи она руку подруги...нет, не удержала бы. Слишком много навалилось. Мир Мэдисон Миллер рухнул в огне Детройта, унёсшем все мечты на нормальную жизнь и оставивший только ненависть ко всем людям. Эта тварь стала только поводом сорваться, отбросить все человеческое и выпустить голодную, звериную кровожадность. Не думать, не чувствовать, не сознавать. Просто бить. Бить, бить, бить, пока кости и кровь не перемешаются в чавкающую кашу под тяжёлым оружием.
Минуты лёгкости, стоившие шанса на будущее ей и ее Линде. Она ненавидит себя за этот выбор.
"Мэйс" ненавидит чувствовать.
Отчужденность
Все они здесь странные. Мэйс теряется, тонет в ощущениях, отвыкнув от такой толпы. Первым делом на проекте она долго, упорно, с умением мастерит себе новую биту. Это все, что ей осталось: оружие, которым некого больше защищать. Вокруг чужие. Чужая семья, которым, как и предыдущим, совсем не нужен будет злобный нелюдь за столом. Чужие развлечения, возглавляемые Мишель Маршаль, предательницей ДНЭ. Чужие люди и нелюди, на которых Мэйс кидается без разбору просто потому, что может. Плевать на исход. На ногу, порванную совсем уж звероподобной Адой, на погнутую о ее же спину железку, на безнадежность боя с четырьмя сволочами из Синдиката. Когда дерёшься, ярость застилает глаза и позволяет забыться. Эффективнее сна и дешевле наркотиков. Мэйс некуда идти и не к кому возвращаться. Два года. Два года в мучительно тесных стенах, без какой-либо возможности поговорить, объяснить, хотя бы проститься.
Она взламывает двери, которые не открывает. Рисует знаки побеждённого движения на стенах, чтобы не потерять фигуры из своих снов. Следит за врагами и ждёт момента чтобы украсть у назначенного родителем Ральфа автомат. Просто потому что "Мэйс" умеет только одно: уничтожать. Неэффективно и грязно.
Любопытство
Это ощущение никогда не оставляло Мэйс. Любопытство. Желание учиться. Академических успехов она так и не достигла, предпочитая подбирать программу самостоятельно: книги, фильмы о невозможных мирах и не случившихся сражениях. Гипертрофированные эмоции требовали гибкости ума и воображения, умения слышать даже самое чуждое и даже слушать, когда нечто вызывает интерес.
Она не понимает шерифа. Участок полон психов с железками в башке и странной толерантностью к желанию подростков носить оружие, но этот...кем нужно быть, чтобы пытаться уравнять шансы и дать ей шокер? "Правда или выстрел". Игра дурацкая, но честная. Мэйс часто задавали вопросы, но не давали ничего в ответ, и уж точно не радовались тому что подходят под широкие критерии отца. Интересная игра. Люди не могут вызывать положительных чувств, но любопытство, кажется, не противоречит идеям?
Она не понимает Элвин. Тихую, похожую в своей зависимости и отстранённости на Мэйс, страдающую от болезненных видений. Тех же снов: живых, ярких, похожих на потерянное воспоминание. Мэйс видит битву у каменного города и умирает в ней раз за разом, но это не приносит боли. Сны Элвин- тёмные, громадные, пугающие- наверняка стоят ей заметных сил. И все же что-то остаётся на то чтобы подойти к незнакомому гоблину с битой так уверенно, будто они давно уже дружат.
Она не понимает Эль. Тихое эхо, издевательски точную копию. Трогательный в своей эфемерности эльф; даже без миндалевидных глаз орехового цвета, чёрных волос с лазурным отливом и золотых узоров на коже та напоминает о гниющем внутри рубце. За неделю знакомства Эль дважды влипла в неприятности, и что-то- тонкий голос, невидимый рубильник в голове- заставляет Мэйс кидаться в бой. Исступлённо, с болезненным рыком раненого монстра, подставляясь под шокер и когти. "Только не снова". Невыносимо, раз за разом, по кругу. Мэйс не имеет права защищать ее, но этого никто не знает.
- Эй, а что по-вашему значит Linda?
- Песня...
Даже потерянные интонации у них похожи.
Все это стоит исследовать.
Вера
Они придумали себе мифы, истории, правила. К воображаемым фигурам воинов добавились новые, ещё менее реальные: невидимый "друг", которому нужно оставлять молоко на окне, Серебро-и-Золото, заключенные в особом древе, лица за окном и голоса из новой, будоражащей воображение темноты. Вера Иных переросла в знание, открывшее им дорогу в Тир-на-Ногхт, место ожившей памяти. Они вошли туда, встретившись с Девой Терний, Смертью, Королём-Вороном...и выпустили Тень. Нечто, отбросившее Мэйс на положение наблюдателя за собственным телом. Нечто бродило, общалось, училось всему так, как учится любопытный ребёнок. Не склонный ни к добру, ни ко злу, по крайне мере изначально. Вашингтон, странный эльф, знал о смысле происходящего. Иным пришлось поверить.
Чему научится Тень, чистый лист, потерянный ребёнок, то и принесёт в новый мир. Поверить в это было не так трудно, как принять. Мэйс умеет верить сама: искренне, всей душой, как только может захваченный своими чувствами гоблиноид.
Она учится делиться верой с остальными. С забавным С.Т., ради которого формулировки приходится сделать простыми и понятными. Поверил он- значит, она делится доступно. С серьёзной Элвин, понимающей, что вера в чудесный мир живой памяти не заразит всех. Ради неё из тезисов приходится вымести упоминания о чем-то настолько безумном, подорвавшем бы веру всех местных прагматиков. С доктором Дарвином, который если и не верит, то минимум помогает сделать речь искренней и хоть немного организованной.
Она учится поступать соответственно вере. Сжимать зубы, делать правильный выбор. Отказаться от привычки забываться в бою при каждом удобном случае трудно, но теперь в этом есть смысл. Все они вышли из отвратительного, грязного, уничтоженного мира, и после проекта вернулись бы туда же. Теперь это изменилось. Пусть там, в новом мире, будет поменьше злобных гоблинов с оружием в руках, иначе он там и останется эпицентром самого жуткого дерьма.
Доверие
Мэйс давно не смеялась так. Громко, высоко, пока хватает воздуха. Впервые за несколько лет она не замечает, как тяжёлое оружие выскальзывает из пальцев. Слишком много внимания занимает разрыв между желанием пристукнуть "шерифа Билла Симмонса" и обнять ещё крепче, хотя бы чтобы не видно было незнакомой, совершенно не сочетающейся с образом улыбки.
- Убью нахрен, конспиратор несчастный! Год! Год молчал, мать твою!
Герои Мэйс- исчезнувшие, сгинувшие в огне ядерного взрыва в Детройте- обретают плоть в один вечер.
Мишель Маршаль, с которой она заговорила, едва пересилив свою святую веру в предательство официального голоса ДНЭ. Готовая бороться за новый мир для нелюдей и покинувшая Детройтскую автономию из-за готовности бывших соратников выпустить в мир чуму. Никак не совпадающая с образом трусливой крысы. Ее дочь, Мелоди, настоящий ребёнок Детройта, похожая на Мэйс вплоть до чертова диагноза.
Гелигнит, сгинувшая из автономии после попыток предупредить о взрыве и скрывшаяся на Авалона под видом помощницы шерифа. "Тёть-Джи", спасавшая от приступов слепой ярости и давшая надежду. Если она выжила после потери мира, после промывки мозгов, после попыток перековеркать ее под человека, и сумела остаться собой- значит, и у Мэйс получится.
Ронни Ройс, боец, спасавший нелюдей с рабских ферм. Ещё один гоблин в уютной шерифятне. Ещё один пример того, почему чрезмерная экспрессия не является отговоркой для хорошего воина.
Шекспир.
"Билл Симмонс", чтоб его. Один из героев ДНЭ, год прятавший свою истинную природу ото всех и внезапно позеленевший. Вот так поверишь человеку впервые за условные 15-18 лет, а он внезапно оказывается хорошо замаскированным нелюдем! И сидел ведь, молчал, год слушая как Мэйс восторгается движением и сгинувшими своими кумирами! Не сволочь ли? Сволочь. И все же его внезапное появление не вызывает ничего кроме слепого восторга. Впервые Мэйс не может ненавидеть. Глубоко внутри будто переключился невидимый рубильник: тугой, скрытый под таким слоем душной темноты, что она и сама не подозревала о его существовании.
У монстра-из-темноты никогда не было семьи. Привязанности и доверию придётся учиться с нуля.
Веселье
В мире, поглощенном войной между людьми и нелюдями, мало развлечений. Напиться, стравить пару крыс, подраться. Снова напиться, если с прошлого набега на ближайшую аптеку вышло все что можно было употребить. И все это с компанией, которая в лучшем случае не кинет при первом удобном случае.
В проекте "Авалон" есть те, кто умеет просто веселиться. Мэйс не собирается признаваться, но ей нравится возможность делать это и не думать каждую секунду о том, кто из окружающих вгонит самодельное лезвие в спину.
Она выкарабкалась из категории нестабильных психопатов и выучила концепцию празднования. Да, в виде поедания пиццы со своим соседом и по совместительству куратором Ральфом, но это уже начало. Он и сам как подросток, даром что взрослый человек и вообще "не расист, так как убивает всех поровну". От него и без эмоционального резонанса легко заразиться смешливостью, и на этого представителя противной стороны вообще не хочется нападать.
Обучение технике массовых потасовок с ирландской бабушкой заканчивается беспорядочным хохотом собравшихся. Мэйс чувствует что проницательную бабушку обожают все, от хищного Пирса до замкнутой Элвин, и резонирует с этим почти неосознанно. С представителями чужой группировки можно делиться книгами и кино, старик-аптекарь увлекает внимание полинезийскими сказками про духов Аку, местами по-настоящему смешными. Эль советует в шутку провести спиритический сеанс, Элвин помогает перепрятать коробку с пончиками в управлении шерифа. В проекте Авалон не безопасно, конечно, но здесь можно хоть изредка позволить себе сменить боевой оскал на честную улыбку.
Отчаяние
"Обнаружена Белая Чума"
Мэйс не слышит мира вокруг, тот тонет в звенящем, оглушительном звуке. Она просто опускается на землю перед медблоком, слепо глядя в землю.
Это не ее крик...
Шекспира отравили. Чума. Здесь. Здесь, где должно быть безопасно! Чумой, которую вывели!! Чумой, от которой нет лекарства.
Мэйс не медик. Не детектив. Ей не отыскать ни лекарства, ни разносчика вовремя. Значит, она перехватит Смерть.
К счастью она то ли слишком глупа, то ли слишком зла чтобы сомневаться. Оттого и Смерти отвечает уверенно, не думая ни секунды.
- С чего мне помогать? Может, мне нравится видеть как они страдают и приходят сюда?
- Значит, забери меня.
Чума- это ненависть. Поглощающая, жуткая, сильнейшая. Ей можно сдаться, потеряв самого себя. Ее можно победить, совершив подвиг и не поддавшись порыву, который жжёт тебя изнутри.
Мэйс прорывается в карантин. Смерти она не нужна, но и Шекспира ему не отдаст. Не в этот раз.
Это ее слезы.
Он не имеет права снова исчезнуть. Чертов Дэйв Шекспир, которого она знала по эху из холодных волн и мертвых изображений. Который не сдохнет, потому что не имеет никакого права после всех своих историй и нравоучений, после того чем стал для всех. Для неё. Который учил ее быть умнее, лучше чем слепые от злобы и ненависти тираны из угасающего ДНЭ. Которому теперь придётся ответить за свои слова и стать тем, кого выдумала Мэдисон Миллер в холодной темноте подвала. Героем. Не беглецом, не забавным шерифом с неизменной флягой виски, не вынужденным убивать бойцом. А героем, который может построить невозможный стеклянный город.
Решимость
Как там говорил дракон-нянька, затеявший все это? "Герои- это те, кто выбирает свою дорогу. И идут по ней, не отклоняясь даже когда выбор невыносимо сложен"
Мэйс знает свою дорогу, и над ее головой летят настоящие драконы. От каменного города, под стенами которого она должна была умереть, к стеклянному. Тому, где все они смогут жить. Люди, звери, эльфы, гоблины. Дракон, которого они выпустили из мира памяти. Дракон, рождённый из союза машины и не-человека. Мэйс остаётся в Авалоне, теперь уже не проекте, потому что пришло время строить. Драться за что-то, а не против кого-то. Этому научиться будет труднее всего.
Она решается. Сочиняет письмо несколько недель, хоть и не ожидает ответа, и не успевает отправить его. Линда появляется раньше. Заметно вытянувшаяся, растерявшая часть своих полудетских привычек, но сохранившая мягкие золотые искры на дне удивлённых глаз. Они разговаривают несколько часов кряду, не произнеся при этом и десятка слов; колебания ощущаются на уровне интуиции и обострённого чутья к эмоциям. И, кажется, все-таки договариваются.
Мэйс учится чувствовать.